Иван III — государь всея Руси (Книги четвертая, пятая) - Валерий Язвицкий

— Господи, защити…

— Прости и помилуй…

— Пошто, Господи, покинул ны?

Вдруг они в ужасе отшатнулись от виселиц и словно окаменели в неподвижности. Замерли все в зловещих сумерках предрассветной поры — и казнимые и казнящие…

Внезапно и резко ударил колокол к утренним часам, и дрогнули все новгородцы, будто сама земля у них под ногами дрогнула, разом пали на колени друг перед другом, и стал каждый, крестясь и прощаясь, с предсмертной тоской взывать:

— Прости мя, Захарие, мук не стерпя, обговорил тобя…

— Прости, Сергие, обговор мой…

— А ты, Иване, прости меня в том же!

И было все это так необычно, и такой силы были все их слова покаянные, что смущение охватило всех. Сам Товарков растерялся, когда боярин Офонас воскликнул:

— Будем, братие, пред лицом смерти, яко на суде Божием, правдивы и честны! Простим друг другу клеветы наши и обговоры, ибо мук не стерпели. Мы же пред Богом и государем в воровстве не повинны!

В это время по знаку Гречновика бросились на новгородцев палачи и заплечные, похватали и поволокли их к столбам, но Иван Федорович остановил казнь.

— Ждите моего возвращенья от государя! — крикнул он, вскочив на коня.

Иван Васильевич садился за стол к раннему завтраку, когда к нему впустили Товаркова. Видя испуганное лицо боярина, государь спросил с тревогой:

— Какую злую весть привез?

Товарков передал все, как было на дворе его, и горячо закончил:

— Прости, государь, слугу своего, но яз мыслю, на пытке можно солгать, мук не стерпев. Перед лицом же смерти не лгут, когда ото лжи уж никакой пользы нет, опричь греха перед Богом…

Иван Васильевич, сдвинув брови, молчал некоторое время. Потом, остро взглянув несколько раз на Товаркова, промолвил:

— Право ты мыслишь. Милую их от смертные казни. Все же, оковав, в тюрьму вметать их всех, а жен их с детьми разослать за приставы по глухим местам…

Декабря двадцатого, в самом конце рождественского поста, после раннего завтрака, к Ивану Васильевичу, игравшему в шахматы с сыном, пришел князь Иван Юрьевич Патрикеев вместе с маэстро Альберти.

— Яз к тобе, государь, с вестями из Новагорода, — поздоровавшись с государями, сказал воевода и наместник московский. — Прошлое лето по веленью твоему заложили в Новомгороде, на Софийской стороне, новые каменные стены с башнями. Ныне уж по старой основе стены и башни до половины возведены, и к тому дошло, дабы решить, где и какие зубцы и бойницы изделать. На сей случай взял яз с собой и маэстро Альберти…

Знаменитый зодчий и пушечник поклонился обоим государям и, обратясь к Ивану Ивановичу, сказал по-итальянски, а тот перевел отцу:

— Великие государи! Взял я с собой чертеж Кремля нового на случай, ежели вы думу о сем думать захотите…

— Добре, — проговорил Иван Васильевич. — Так вот, поезжай ты, Иване, к собе и возьми с собой думу думать Ивана Юрьича и маэстро Альберти. За корень же мыслей своих то возьмите: рати нам с литовцами, а у моря — с немцами и даже со свеями не миновать. Для торговли нам Варяжское море надобно. В случае же ратей сих Новгород Великий главное оплечье нам будет. Разумеете?

— Разумею, — ответил князь Патрикеев.

— А яз, — заметил Иван Иванович, — о сем твоем умысле давно ведаю.

— Вот вы оба и думайте с маэстро Альберти о строительстве града сего, о пушках и пищалях для него, о вратах, мостах, бойницах, тайниках и прочем. Мне же обо всем великий князь, соправитель мой, доводить будет. Сей же часец жду яз на думу дьяка Майко и Товаркова. Ну, идите с Богом…

Изо дня в день трудился так государь, готовясь в то же время к войне с Тверью, могущей вспыхнуть в любой час. Только семейной жизнью он не жил, держался вдали от жены, хотя и скучал о любимой дочке Оленушке. Было у него к ней особое чувство и больше, чем к другим детям. Чуял он в этой девочке кровь свою родную. Только из-за нее был он на рождественском обеде у своей великой княгини и делал подарки детям и самой Софье Фоминичне.

Обед был торжественный, а государыня нежна и ласкова, но Иван Васильевич все же не остался отдыхать у нее после обеда, а уехал к Ивану Ивановичу и пробыл в гостях у него весь праздничый день до конца…

Вот и январь и февраль провел государь в одиночестве, а первого марта тысяча четыреста восемьдесят пятого года, на Евдокию, именины младшей дочки, когда повеяло ранней весной и засверкало солнце в капелях, привычно потянуло Ивана Васильевича к семье, к ласке, и уюту.

Он велел Саввушке перед обедом подать коня и погнал было к Пушечному двору, но, увидев лазурное безоблачное небо, поскакал вдоль кремлевских стен и выехал через Чушковы ворота на берег Москвы-реки…

Свежий воздух опьянил его, а после легкой рыси он так захотел есть, что почувствовал запах ухи и пирогов. Где-то вот по-весеннему закаркала ворона. Иван Васильевич, сам не зная почему, тихо рассмеялся и, обернувшись к своему стремянному, весело крикнул ему:

— Скоро грачи прилетят!

— Четвертого, государь, — так же весело ответил Саввушка.

Повернув коня, государь поскакал к хоромам своей государыни…

Софья Фоминична никого не ожидала и сидела в будничном летнике в своем тайном покое с дворецким Димитрием Траханиотом на пристенной скамье. Она поправляла выбившиеся волосы слегка дрожащими руками, глаза ее блестели, а щеки пылали…

Частый, тревожный стук в дверь заставил обоих вскочить со скамьи.

Димитрий безмолвно и быстро скрылся через потайную дверь, спрятанную под занавесом. Государыня отодвинула дверной засов. Перед ней стояла испуганная служанка. Дрожа от страха, она сказала по-итальянски свистящим шепотом:

— Сам!..

Потом, оглядев свою государыню со смелостью наперсницы, укоризненно покачала головой.

— Где он? — спросила Софья Фоминична.

— В трапезной, с детьми…

— Иди к нему. Поправь мне волосы.

— Но глаза, щеки! — воскликнула служанка.

— Это он примет на свой счет…

Служанка, заправляя под волосник волосы государыни, рассмеялась.

— Вы правы, — сказала она, — мужчины все глупы и доверчивы. Редкий из них обманет женщину, а нам ничего это не стоит…

Но Софья Фоминична уже не слушала ее, выходя в сенцы. Спокойно и уверенно вошла она в трапезную и сразу, всплеснув руками, радостно воскликнула по-итальянски:

— Какое счастье, дорогой мой!

Она радостно бросилась к мужу, глаза ее блестели, щеки пылали, и она нежно и ласково обнимала его, прижимаясь всем телом.

Иван Васильевич не ожидал такого бурного приема и, стесняясь присутствия детей, сдержанно обнял и поцеловал жену…

За обедом она внимательно ухаживала за государем, сама наливала себе и ему ухи из одной мисы, пила с ним крепкий мед из одного жбана и заморское из одной и той же сулеи. Она казалась влюбленной в него и вполне искренней. Он становился доверчивей к ней, к матери своих детей…

После обеда он остался у нее отдыхать…

Знойные дни стоят в середине июня. По опушкам лесным, по просекам и вырубкам цветет буйно разросшийся кипрей, выбрасывая длинные темно-розовые кисти крупных цветов. Поспевают ягоды всякие: черника, костяника, ежевика, малина и черная смородина…

Палит солнце с безоблачного синего неба, и мужикам и женкам жарко в духоте работать. В потемневших от пота рубахах и сарафанах одни свои покосы в лугах еще доканчивают, другие на княжьих полях по оброку жнитво уж начинают. Страда в самом разгаре, когда руки, затекая, «отымаются», меж плечей болит, и поясница разламывается, ноет нестерпимо. Чернеют поля от людей вокруг Москвы, и лошаденки деревенские с телегами тут же на солнце пекутся.

Не меньше народа и на московских набережных, у стен и башен столицы. Здесь тоже рабочая страда.

Предвидя жестокие и трудные войны с западными государствами, Иван Васильевич спешит перестроить старый Кремль, построенный еще Димитрием Донским, прадедом его, хочет он, чтобы Кремль стал самой неприступной крепостью в мире.

Ежедневно государь сам вместе с сыном и маэстро Альберти объезжает Кремль, указывая, где и как заменять обветшалые стены новыми, с бойницами, где и как возводить башни-стрельни с подъемными мостами, с железными воротами, с тайниками для выхода из крепости, где и как размещать пушки. Приказывает также государь маэстро Альберти найти, где и как ближе подводить к кремлевским стенам воды Москвы-реки и Неглинной, соединяя их подземными каналами с водохранилищами внутри Кремля на случай осады и пожаров. Для этих же целей приказал он по всем дворам и колодцы рыть…

И работа кипит. Непрерывно, от зари до зари, шумит Москва и кишит строителями, полнится говором, песнями, уханьем и криками, грохотом от разгрузки бревен, камня и железа, ударами таранов, разбивающих ветхие стены, осыпающиеся в облаках пыли, дребезгом и звоном железа от ковки скреп и кровельных листов…